Архивная версия / archive version:

Проект «ШтоРаМаг» переехал на сайт www.cih.ru
This project was moved to the www.cih.ru

данная версия не обновляется и может быть недоступной через некоторое время

^{см. также: Корпус | ШтоРаМаг | Арх. Журнал | Новости | Строительство}

Вы можете найти необходимую информацию на сайте cih.ru / You can find the necessary information on the cih.ru website:

Назавтра он не пришёл ночевать. Он не вернулся и на следующий день, и ещё через день. Он исчез, словно растворился в воздухе. Я никогда его больше не видел. Мать молчала, а я её, как всегда, ни о чём не спрашивал. Но спустя несколько дней после исчезновения А-яна она сказала, что кое о чём должна со мной поговорить. Мать позвала меня на кухню. На столе стопочкой стояли пять больших коробок из-под монпансье.
- Вот. Ты должен спрятать это где-нибудь. Я не могу это больше хранить в доме.
- Что это, мама?
Мать открыла крышку верхней из коробок. Я увидел дорогие украшения: золотые и серебряные кольца, броши с драгоценными камнями, серьги, ожерелья.
- Хорошо, мама, я сделаю, как ты просишь. Но я могу узнать, откуда это у нас… у тебя? Это от А-яна?
- Незачем тебе знать, откуда. Если вдруг со мной что-то случится, тут тебе хватит на всю жизнь. Я была не очень хорошей матерью и скверной женой. Но ничего нельзя изменить. Прости, если сможешь. Сейчас это всё, что я могу для тебя сделать.
- Да мне, мама, не нужно столько, - её последние фразы я оставил без внимания.
Она как-то странно посмотрела на меня. В глазах её был лихорадочный блеск.
- Так, может, выбросить всё это?
- Нет, зачем же? Пусть будет.
Я взял из шкафа старую наволочку и сложил туда коробки. Через полчаса они уже покоились в школьном подвале. Когда я возвратился назад, мать даже не поинтересовалась, куда я спрятал драгоценности.
…Утром, по дороге на службу, она попала под грузовик.

…Увы, я уже совсем не помню, когда это было. Наверное, что-нибудь за полтора-два года до начала войны. Конечно, можно порыться в старых документах и найти материно свидетельство о смерти. Да вот только к чему?

После похорон матери я обнаружил, что за мной следят. Получилось это случайно. Я вышел из подъезда и увидел того самого мужика с синюшными щеками, который во время обыска в нашей квартире назвал меня иудиным отродьем. Он был одет в штатское и лениво курил папиросу, делая вид, что не обращает на меня ни малейшего внимания. Он шёл за мной до самой школы. Я понял, что в ближайшее время школьный подвал мне лучше обходить стороной. О существовании коробок из-под монпансье, кроме меня, матери и А-яна знал кто-то ещё. Вернувшись домой, я обнаружил в квартире полный разгром. Я понимал, что это не воры, хотя бы потому, что ничего не пропало, но милицию вызвал, чтобы не возбуждать у моих преследователей лишних подозрений. Они всё ещё продолжали топтаться возле меня. Иногда это был тот субъект с синюшными щеками, других я не знал, но научился быстро и безошибочно их определять. Предстояло решить, что же делать дальше. Для начала я распродал вещи отца и матери и кое-что из мебели, но эти деньги когда-нибудь должны были кончиться. Поразмыслив, я ушёл из школы, хотя до её окончания мне оставалось менее года, и поступил в чертёжно-конструкторский техникум. Там платили хоть маленькую, но стипендию. О том, чтобы попытаться продать что-нибудь из оставленных матерью драгоценностей, не могло быть и речи. В приёмной комиссии техникума на меня посмотрели с недоверием. Но я показал им, что весьма ловко справляюсь с кульманом, и что моя левая рука в состоянии твёрдо и точно водить циркулем и рейсфедером. Мои школьные оценки окончательно убедили руководство, и я был принят посреди года без экзаменов. За мной следили ещё пару месяцев, а потом перестали. Мне удалось убедить их, что тайну тех проклятых коробок мать унесла с собой в могилу. Без топтунов стало даже немного скучно. По идее я мог теперь потихоньку пользоваться кладом и даже вернуться в школу, но не стал делать этого из осторожности. Да и был я неприхотлив, мне просто не приходило в голову, на что я могу потратить деньги, вырученные от продажи свалившегося на меня богатства.
Существовала, правда, ещё одна проблема. Вскоре после смерти матери я упаковал небольшой чемодан со своими вещами. Теперь-то уж ничто не мешало выкинуть меня из трёхкомнатной квартиры. Отдельно я сложил в узелок две пары нижнего белья, кусок мыла, зубную щётку и зубной порошок. Я не мог сбрасывать со счетов и такого варианта, что в ближайшее время окажусь в тюрьме. Но время шло, и ничего не происходило. Обо мне будто все забыли.
Однажды в газете я прочитал, что состоялся суд над очередной группой заговорщиков, пробравшихся в органы госбезопасности и работавших сразу на несколько иностранных разведок. Все они безоговорочно признали свою вину. Подлым наймитам удалось сфабриковать документы, компрометирующие преданных членов партии, какими, как выяснилось, были товарищи Г. и К., чтобы выдвинуть на их место своих ставленников. Многие бдительные сотрудники органов безопасности, пытавшиеся противостоять этой банде, были ими оклеветаны или физически устранены. В списке разоблачённых и осуждённых я увидел фамилию А-яна. Через несколько дней после этой публикации меня вызвали в органы для вручения справки о реабилитации моего отца, а также сообщили, что мне причитается пенсия.
Наутро я отправился в школу. Первым уроком была история. Я вошёл в класс, подошёл прямиком к точной в движениях, как стрелки часов, учительнице и прошептал ей на ухо:
- Ты понимаешь, что тебе придётся кое-что выслушать?
Она совершенно опешила и плюхнулась на стул. Я вышел к доске и чеканно произнёс:
- Мой отец – бывший красный командир, кристально честный коммунист, всю жизнь отдавший делу борьбы с врагами Родины. Враги оклеветали и погубили его, потому что он стоял на пути воплощения их коварных замыслов. Запомните все. Мой отец погиб, как герой.
В классе повисла тишина. Я развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Эта выходка мне тоже сошла с рук без последствий.

Надо сказать, что в этот период своей жизни я почти забыл о Т. У меня даже не было возможности следить за ней из окна. Техникум находился на другом конце города, и я выходил из дома задолго до того, как Т. появлялась во дворе с собакой. И вообще, женский вопрос отошёл куда-то на десятый план. Я ездил в техникум, готовился к занятиям, стряпал себе нехитрую еду, ел, по выходным одной рукой жамкал в корыте бельё, что должно было заменять стирку, спал. Вот и всё. Ни на что другое у меня просто не было времени. Я сталкивался с Т. лишь случайно – всё-таки мы жили в одном подъезде. Я знал, что она должна была окончить школу, но понятия не имел, устроилась ли она на работу или решила продолжить учёбу в институте.
Это случилось в последнюю предвоенную весну. Я возвращался из техникума, помахивая тубусом с чертежами. Моё обучение близилось к концу. И тут впереди я увидел Т., которую вёл под руку широкоплечий молодой человек. Без особого труда я признал в нём Кольку. Они поднялись по лестнице к ней в квартиру. Я понял, что Колька пришёл туда не на день рождения Т., не послушать патефон или одолжить книгу. Колька пришёл к Т. навсегда. Я представил себе, что вот теперь они разгородят ширмой пополам комнату, где Т. жила со своей матерью и собакой, и Колька будет делать с Т. ЭТО. Колька решил не сдерживать своего обещания. Собственно говоря, он мне никакого обещания и не давал. Обещание ему дал я, и был обязан его сдержать.
Когда стемнело, я спустился в подвал. Поставив на пол зажжённую свечу, я вытащил из печной стенки кирпичи. Нащупал коробки из-под леденцов, аккуратно сложил их на полу. Запустив руку в проём, я сразу нащупал прут с навёрнутой гайкой. Но нет, на сей раз мне было нужно нечто другое. Я вынул пистолет, развернул тряпку, зажал рукоятку между колен и, передёрнув затвор, дослал патрон в патронник. Потом, взвесив пистолет на ладони, я сунул его себе в карман. Оставалось только выбрать безлюдное место, где я смогу безнаказанно продырявить Кольке голову. Я принялся перебирать возможные варианты. Мысли путались, правильное решение не приходило, как и тогда, несколько лет назад, когда я силился понять, что же имел в виду отец, говоря о моём личном секрете. Что-то сильно мешало мне. Я начал раздражаться. Рывком достав пистолет из кармана, я приставил его к виску и закрыл глаза. Отец стрелял себе в правый висок, отчего его голову отбросило налево. Я буду стрелять в левый, значит мою голову должно снести вправо. Я открыл глаза и повернулся, чтобы проверить, не дрожит ли у меня рука. Чёрный кружок дула смотрел в мои зрачки не шелохнувшись. Я разрядил пистолет и вновь спрятал его в тайник. Я решил не убивать ни себя, ни Кольку. Моя собственная смерть в этом грязном подвале на груде золота выглядела бы полной нелепицей. Что же касается Кольки, то остановили меня отнюдь не угрызения совести. Я бы мог разнести ему череп, не сморгнув глазом. Просто Колькино убийство было бы ещё бессмысленнее, чем моё самоубийство. Оно ни коим образом не могло приблизить меня к Т. В тот день я понял, что иногда разумнее отказываться от обещаний, данных кому бы то ни было.

Я перебираю листы пожелтевшей бумаги, покрытые моим каллиграфическим почерком с левым наклоном. Я пишу уже несколько дней. Это занятие занимает всё моё время. Я прерываюсь лишь на еду, сон и прогулки с собакой. Я подошёл к тому периоду своей жизни, который следует обозначить коротким словом "война". Мне будет сложно писать о войне, потому что она оставила в моей памяти не так много следов. Если кто-либо из живших тогда прочтёт эти строки, он, пожалуй, ужаснётся моей чёрствости. Да и те, кто тогда не жил и близких своих не терял, тоже ужаснутся. Ну как же! Война была величайшим из несчастий, выпавших на долю нашего народа. Эта информация внедрялась и внедрилась в человеческие мозги, так сказать, на архетипическом уровне. А я, наверное, даже бы забыл даты её начала и окончания, если бы эти даты настолько часто не повторялись в газетах, книгах, фильмах и телепередачах, что проще было забыть собственное имя. Ну что, в самом деле, случилось со мной этакого важного во время войны? Я ощутил склонность к математике и женился на Марте Х. Да, война началась заведомо до моей женитьбы.

…Всё же кое-какие воспоминания о первых месяцах войны, не связанные ни с математикой, ни с женитьбой, у меня остались. Прямо перед её началом я устроился работать чертёжником на оборонный завод, который на счастье находился ближе к моему дому, чем техникум. На счастье, потому что нас быстро перевели на военное положение, увеличив рабочий день и фактически отменив выходные. Домой я теперь приходил только спать. Ещё я помню, что на улицах стало заметно меньше мужчин в штатском, их и вообще стало меньше. Однажды утром, отправляясь на завод, я увидел, как Т. куда-то под руку ведёт Кольку, одетого в линялую гимнастёрку, с вещмешком за спиной и скаткой через плечо. Колька уходил на войну.