Архивная версия / archive version:

Проект «ШтоРаМаг» переехал на сайт www.cih.ru
This project was moved to the www.cih.ru

данная версия не обновляется и может быть недоступной через некоторое время

^{см. также: Корпус | ШтоРаМаг | Арх. Журнал | Новости | Строительство}

Вы можете найти необходимую информацию на сайте cih.ru / You can find the necessary information on the cih.ru website:

Я не имею в виду лишь такие банальности, как стирка, приготовление еды, исполнение супружеских обязанностей и т.д. и т.п., потому что даже у меня время от времени возникала потребность ощущать, что я на этом свете не один, и тогда Марта Х. каждый раз оказывалась рядом. Но она исчезала, словно растворялась в воздухе, когда её общество мне становилось в тягость. Благодаря этому, мы прожили с ней долгую жизнь, ни разу не поссорившись. Не знаю, что она чувствовала ко мне. Честно говоря, я не слишком утруждал себя размышлениями на эту тему. Мне Марта Х. была нужна. С ней было комфортно.
Как и всякая нормальная супружеская пара, определённое время мы посвящали ЭТОМУ. Из нас двоих Марта Х. была ведомой. Я добросовестно повторял с ней все те уроки, которые некогда преподала мне Валька, и хотя кое-что из данного арсенала почиталось в нашем здоровом обществе за немыслимый разврат, Марта Х. без тени ложной стыдливости позволяла делать с собой всё, что я хотел. Правда она никогда не кричала, как это то и дело случалось с Валькой, и даже не постанывала. О том, что с Мартой Х. происходит нечто экстраординарное, я мог догадываться лишь потому, как учащалось её дыхание. Во время занятий ЭТИМ я по привычке частенько представлял себе, как намыливаю укромное место между ляжками Т., сидящей в детском корыте. Я полагал отчасти, что делаю это для Марты Х., вспоминая, что именно в эти минуты Валька испытывала наибольшее наслаждение, но постепенно заметил, что Марта Х. никак не реагирует на поток моих грёз. Тогда до меня дошло, что грежу я для себя и только для себя, что это я испытываю при этом высшее наслаждение, а Валька его лишь подхватывала, на что, по-видимому, Марта Х. была просто неспособна. Я решил не отказываться от своего удовольствия, и Т. на долгие годы поселилась в нашей постели.

Война подходила к концу, и я с Мартой Х. вернулся в свой родной город. С вокзала мы ехали на трамвае. Зажав между ног чемодан, я смотрел в окно, не обращая внимание на Марту Х., молча сидевшую на жёсткой деревянной скамье в обнимку со своими часами. Город сильно изменился с тех пор, как я его покинул. Исчезла обречённость, носившаяся в воздухе той осенью, когда враг остановился почти у его окраин. Может быть, я и ошибаюсь, ведь когда я уезжал в эвакуацию, стояла холодная промозглая осень, а сейчас была ранняя весна. Но неуловимо чувствовалось, что войне пришёл конец. Она гремела где-то там, далеко, на чужой территории, и никто не знал, как долго она ещё может продлиться, но здесь она напоминала о себе лишь остовами пострадавших от бомбёжек зданий. И я подумал, что теперь моя жизнь, жизнь человека от войны очень далёкого, тоже должна измениться. Я подумал о том, что начиная со смерти отца, всё, что я делал, подчинялось правилам игры, сочинённым другими. И что вот теперь, наконец, я могу начать жить так, как хочу сам. У меня была крыша над головой, у меня были драгоценности, которые я с известной долей осторожности мог использовать… И никаких обязательств перед кем бы то ни было. Это моё настроение подкрепляло ещё одно событие, поистине символическое. Прямо перед отъездом из эвакуации я перевернул в "Современной алгебре" ван дер Вардена страничку, на которой было написано "Kapitel II" . Я стал раздумывать о том, чем теперь могу заняться. Я хотел учиться. Да, именно в день возвращения в родной город я решил поступать в Университет. А что ещё? Я стал мучительно придумывать, чего же ещё пожелать… И с ужасом понял, что хочу видеть Т. Это было совершенно новое для меня чувство. Я не просто хотел её видеть. Я хотел быть рядом с ней. Я хотел говорить с ней. Я хотел обладать ею… Отныне Т. должна была существовать только для меня одного. Я посмотрел через плечо на Марту Х. Утомлённая длинной дорогой, она задремала. Ссутулившись она обнимала бронзового ангела. Её рот был слегка приоткрыт. Из-под старенького берета выбилась прядь бесцветных волос. Наверное, в моём взгляде была неприязнь. Марта Х. проснулась, словно почувствовав это. Она виновато улыбнулась и поправила выбившуюся прядку. Я снова отвернулся к окну.

Я улизнул из квартиры спустя каких-нибудь двадцать минут, после того, как мы переступили её порог. Этого времени мне вполне хватило, чтобы провести Марту Х. по комнатам, объяснить ей, как пользоваться газовой колонкой для нагрева воды, а также тайком от неё засунуть руку за шкаф, чтобы убедиться, что отцовский пистолет на месте. Я сказал Марте Х., что для того, чтобы получить для неё разрешение на пребывание в этом городе, я должен уладить кое-какие формальности, и что чем быстрее я это сделаю, тем будет лучше. Я даже не позаботился о том, что она может увидеть, что я вовсе не выходил из подъезда, и буквально взлетел на седьмой этаж. Я всё нажимал и нажимал на кнопку звонка, думая, что вот теперь-то всё пойдёт по-другому. Мною овладело своего рода безумие. Я ведь знал, что Т. ушла на фронт, что она могла ещё не демобилизоваться, что, наконец, её могли просто убить… Говорят, что на войне такое случается… Но я упрямо продолжал названивать, будучи уверен, что этот звонок перевернёт мою жизнь. Когда через несколько минут мне так никто и не открыл, я принялся стучать кулаком в дверь. Наконец, моё упорство было вознаграждено. Дверь приоткрылась на цепочку, и я увидел слезящийся жёлтый глаз и впалую щёку, покрытую седой щетиной. Обладатель слезящегося глаза спросил меня неожиданным скрипучим басом:
- Чего шумишь, парень?
- А чего не открываете?
- А пошто мне тебе открывать, когда ты, может, бандит какой-нибудь?
Я в конце концов узнал говорившего со мной мужчину. Его звали Кузей. Ни его отчества, ни тем более фамилии во дворе никто не знал. Возраста Кузя был тоже весьма неопределённого. До войны он работал на местной табачной фабрике и прежде занимал комнату в подвале дома напротив. Кузю считали слегка тронутым, откровенно презирали и старались обходить стороной. Большей частью Кузя был вполне нормален, только на редкость нелюдим, что мною, например, расценивается, как признак трезвого ума. Но иногда, особенно по пьяни, а пил Кузя до умопомрачения едва ли не каждые выходные, его охватывала совершенно омерзительная жажда общения, в порывах которой он выдавал нечто уж совсем невообразимое. Помню, как он подлетел однажды ко мне вскорости после гибели матери, схватил за плечи и забористо дыша в лицо водкой, зашептал:
- Их ведь трое хлопчиков тех было… Молоденьких таких, чуть постарше тебя… Они в травушке на коленочках стоят, а шашечки-то вжик-вжик. И вот их головушки в травушку падают, а хлопчики так на коленочках и стоят… Так и стоят… Не падают хлопчики-то…
В пьяных жёлтых глазах Кузи отражалась так поразившая его сцена убийства трёх хлопчиков. Мне тогда сделалось не по себе, я вырвался, грубо обругал его и убежал. Ходили слухи, что однажды в молодости Кузя в составе боевого кавалерийского отряда в некой далёкой деревне популярно объяснял невосприимчивым селянам преимущества нового общественного устройства, и что именно после этого случая он тронулся умом. Однако кое-кто высказывал осторожное предположение, что Кузя воевал на противоположной стороне и, наоборот, с усердием исправлял заблуждения тех, кто новую власть встретил слишком радостно.
Впрочем, репутация умалишённого сослужила Кузе неплохую службу. Обзаведясь, по-видимому, белым билетом, он избежал призыва на фронт и умудрился переехать из своего подвала в квартиру Т.
- Я не бандит, Кузя, не бойся. Я – простой диверсант… Наши скоро войдут в город. Для тебя есть важное задание.
Он попытался захлопнуть дверь, но я подставил ногу.
- Не бойся, Кузя, я шучу. Понял? Я шучу.
Я показал ему свою культю.
- Это я, Б. Выходи, поговорить надо.
Кузя скинул цепочку и вышел на лестничную клетку. Голос его смягчился, а небритая физиономия приобрела елейное выражение.
- Ох, узнаю, узнаю. Шутите? Ох, как страшненько шутите! Папашка ваш покойный, должно быть, тоже так над людьми подшучивать любил, - Кузя выразительно шмыгнул носом и уставился на меня жёлтыми плаксивыми глазами.
Нет, всё-таки он был не так уж безумен.
- Где жильцы, Кузя?
- Да кто где… Кто ещё воюет, а кто уже в земле лежит… Я честь по чести ордер получил, как герой гражданской. А вам кого надо-то?
- Здесь в одной из комнат жила семья Т. Мать и дочь.
- Ну дак ещё же мужик был. Али забыли его? Не-е-е. Не могли забыть. Дак он в самом начале войны погиб. Молодая на фронт ушла, и с тех пор о ней ни слуху ни духу, а мамашка ейная через год после того преставилась, когда уже в квартире никого, окромя неё и не оставалось.
- Так что, Т. даже ни разу на побывку не приезжала?
- Нет, не приезжала.
- И она не знает, что её мать умерла?
Кузя вздохнул:
- Стало быть, не знает.
Некоторое время мы стояли молча. Потом я спросил:
- Кузя, а ведь у них ещё собака была. Что с ней стало?
- А почём я знаю? На хрена она мне сдалась?
- Ты что, душегуб, с псом сделал?
- Выпустил, - Кузя уставился в потолок.
Мне стало жаль собаку.
- Убил, сволочь?
Кузя приблизился ко мне и прищурил свои жёлтые глаза. Я понял, что он пьян. Не смертельно, но всё-таки пьян.
- А вы не надо так со мной. Я – герой гражданской. У меня на то бумага есть. А кто чего говорит, так о вас тоже разное говорят… Побаиваются вас люди. Они говорят… - Кузя понизил голос, - Что вы миллионщик… За вами, небось, тоже хлопчики ходють… А бумаги, бумаги-то у вас и нет, которая хлопчиков списывает! Бумагу-то ни за какие миллионы не купишь! Но я вас не боюсь. Совсем не боюсь. Вы для меня, словно сын… Нет, брат родной. Потому как вы есть так же, как и я, убивец…
Я ухмыльнулся.
- А вот это ты врёшь, приятель. Я в отличие от тебя никого не убивал.
- Да ведь это, товарищ Б., в наше-то время, эх… дело наживное… - снова вздохнул Кузя.