 |
→ |
МУЖИКИ — НЕ СОБАКИ | ©
Елена Романенко
“Мужики — не собаки, на кости не бросаются”, — утешала себя Клава, когда узнала,
что ее муж здорово ухлестывал за какой-то худосочной мымрой на вечеринке у друзей.
Сама Клава в тот раз решила не ходить; друзья были не ее, а мужа, повод незначительный,
да и настроения что-то не возникало. И когда ей позвонила давняя, но не близкая
подруга, которая, оказывается, тоже была на той вечеринке, Клава не особо забеспокоилась.
Поболтав для приличия обо всякой ерунде, подруга не вытерпела:
— А твой-то хорош. Динке весь вечер покоя не давал. То ей рюмочку подаст, то
салатик подложит. А под конец так совсем разошелся, стихи давай читать, Есенина.
Не помню уж, что именно, все тогда успели поднабраться, но что-то не очень приличное,
это точно.
Клаву больно резануло упоминание о стихах. Есенина Петр читал ей до свадьбы,
после — сколько не просила, отнекивался; мол, забыл. А вот теперь взял да и вспомнил,
гад!
Динку эту Клава как-то видела. Кожа да кости.Да еще то ли стиль такой, то ли
одежду выбирать не умеет — все на ней висит как на вешалке. Клава этого не понимала.
У нее самой все было впритык и обтянуто. Динка была кем-то творческим, типа художника,
курила, носила конский хвост и огромные серьги. Клава ее за женщину-то не считала.
Оказались как-то рядом в компании — и поговорить не о чем. Клава заикнулась было
о салате, который в данный момент ели:
— А я сюда не вареную, а копченую колбасу кладу, вкуснее выходит. А иначе ерунда
какая-то получается, по моему.
Так Эта так глянула, что Клава чуть не подавилась. Да еще сказанула:
— В гостях вообще-то не принято плохо отзываться об угощении. И
тем более странно, что эту “ерунду” вы с таким аппетитом при этом кушаете.
Клава хотела ответить, но ничего подходящего в голову не пришло и она заткнулась,
хотя обычно никому спуску не давала.
И вот теперь на эту мымру польстился ее муж. Смех один. Клава не восприняла это
всерьез, но на всякий случай решила вечером разобраться.
“Мужики не собаки, на кости не бросаются”, а Клавин муж оказался именно собакой,
бросился на эту кость Дину, а заодно и бросил ее, Клаву.
“Кобель проклятый!” — выла она в подушку после того как он ушел, тихо прикрыв
дверь. Получилось так, что Клава сама его выгнала. Еще в начале разговора решила
встать в позу — или я или она, выбирай. А он взял да и выбрал ее, не Клаву. Со
страданием в глазах полез в шкаф, взял запасные носки и очень быстро ушел.
Клава не считала себя красавицей. Но полагала, что она — женщина видная, справная,
приятной полноты и наружности. Да и Петру раньше вроде нравилась.
Ощущая себя не нужной и одинокой (сын был на турбазе) Клава трое суток убивалась
и рыдала. Плакала, кушала, спала, пыталась читать и опять плакала, жалея себя.
На третий день в дверь позвонили. Клава открыла и увидела Дину. Опешиив, она
даже забыла, что хотела идти бить Дине морду.
— Извините меня пожалуйста. Я к вам с просьбой, — несмотря на слова о просьбе,
Дина вела себя отстраненно, — успокойте, пожалуйста, вашего мужа. Он мне не нужен,
жить я с ним не собираюсь. Соседи жалуются, что он все время торчит в подъезде,
спит на моем коврике у двери...
— Так вы что, его даже в дом не пускаете? — Клава почему-то обиделась за мужа.
— Зачем он мне такой?
— Какой? — Клаву зацепило.
— Старый, примитив к тому же.
— Почему это он примитив? — От обиды и злости у Клавы потемнело в глазах.
— Смысл праздника — нажраться, смысл жизни — купить машину, это что, венец творения?
— Серьезно спросила Дина и повернулась, чтобы уйти.
— Заберите его, если он вам нужен, — сказала она, уже спускаясь с лестницы.
Клава осталась в полном смятении чувств. И злость на нахалку и обида за мужа
и почему-то злость на себя. Выходит и она сама тоже примитив, раз вышла за такого.
И старая, ведь они с Петром одногодки. Нет уж. Петр может и старый, а вот она
сохранилась хорошо. Подумав про мужа, Клава неожиданно почувствовала отвращение.
Петр действительно постарел. Тело обвисло, лицо в морщинах, кожа какая-то старая.
Не сравнить с тем, кем был. Зато Клава — ягодка налитая, свой возраст ни за что
не дашь, разве что сейчас, когда она такая зареванная. Клава спохватилась и решила
привести себя в порядок. Она умылась, причесалась и даже намазалась. Как оказалось,
не зря. Через час пришел муж. Выглядел лн как побитая собачонка. Смотрелся сейчас
еще старше самого себя. Серый, глаза тусклые, выцветшие, волосы желтеть начали
(и это вдруг стало противно Клаве. У всех седина белая, а у него желтая). Одежда
грязная.
— Клава, прости меня, давай снова жить как раньше. Я ведь знаю, что сердце у
тебя золотое, его и люблю, а на все внешнее мне плевать. Главное ведь не то,
как человек выглядит, не телеса его, главное, что внутри.
Клава, сначала с удовольствием слушавшая покаяние мужа, под конец его речи чуть
не задохнулась от оскорбления. И это ее тело он называет телесами?!? Да и вообще,
относится к ней так, как будто она урод какой физический, а не просто немного
полная дама. Клава не на шутку взъярилась:
— Вон отсюда! Кобель проклятый!
Голова мужа поникла еще больше, он повернулся и вышел.
Вот же, старый хрыч, еще смеет такое говорить! Да она миллион мужиков найдет,
которые в один голос скажут, что она — идеал женщины!
Когда Клава немного остыла, позвонила подруга. Та самая, что сообщила о Дине.
С ехидством стала рассказывать:
— А твой-то, в гаражах у мужиков ночует, — и добавила с ложной солидарностью;
— так и надо ему, нечего за бабами налево бегать. Сидел бы дома, был бы сыт и
одет. Так нет ведь, не сиделось, пусть сам теперь и расплачивается за это...
Клава что-то рассеянно отвечала, а в голове крутилось; ночи сейчас еще холодные,
в гаражах-то спать, простудится еще, а у него почки больные, нельзя. Еще вдруг
голодный, а у него желудок. Все-таки свой ведь, родной. Жалко вдруг так его стало.
Старый, не нужный никому. Даже этой кикиморе молодой. Влюбился на старости лет,
а его не поняли. Клава чуть не заплакала от обиды за него. Вспомнилось как он
поник головой, когда Клава его выгоняла и кричала. Даже его желтая седина стала
до боли родной.
— Где он сейчас, не знаешь? — Перебила Клава подругу, оживленно рассказывающую
очередную историю про общих знакомых.
Подруга не обиделась.
— У Кольки, наверное, квасят. Они там сейчас каждый вечер сидят. Мужская солидарность
у них такая.
— Я тебе перезвоню, — Клава нажала на рычаг и принялась набирать Колькин номер.
— Петя, это ты? — Помолчала, — возвращайся. Я простила тебя.
Вечером они, обнявшись, долго плакали вместе. Постаревшие, никому не нужные.
Клава гладила мужа по голове и, чувствуя под рукой его поредевшие волосы, ощущала
себя совершенно счастливой.
март 1998 год |
1
|
