| ГЛАВА VIII
О ТЕХ, КТО ПРИОБРЕТАЕТ ВЛАСТЬ ЗЛОДЕЯНИЯМИ
Но есть еще два способа сделаться государем -- не сводимые ни к милости
судьбы, ни к доблести; и опускать их, как я полагаю, не стоит, хотя об
одном
из них уместнее рассуждать там, где речь идет о республиках. Я разумею
случаи, когда частный человек достигает верховной власти путем преступлений
либо в силу благоволения к нему сограждан. Говоря о первом способе, я
сошлюсь на два случая -- один из древности, другой из современной жизни
-- и
тем ограничусь, ибо полагаю, что и этих двух достаточно для тех, кто ищет
примера.
Сицилиец Агафокл стал царем Сиракуз, хотя вышел не только из простого,
но из низкого и презренного звания. Он родился в семье горшечника и вел
жизнь бесчестную, но смолоду отличался такой силой духа и телесной
доблестью, что, вступив в войско, постепенно выслужился до претора Сиракуз.
Утвердясь в этой должности, он задумал сделаться властителем Сиракуз и
таким
образом присвоить себе то, что было ему вверено по доброй воле. Посвятив
в
этот замысел Гамилькара Карфагенского, находившегося в это время в Сицилии,
он созвал однажды утром народ и сенат Сиракуз, якобы для решения дел,
касающихся республики; и когда все собрались, то солдаты его по условленному
знаку перебили всех сенаторов и богатейших людей из народа. После такой
расправы Агафокл стал властвовать, не встречая ни малейшего сопротивления
со
стороны граждан. И хотя он был дважды разбит карфагенянами и даже осажден
их
войском, он не только не сдал город, но, оставив часть людей защищать
его, с
другой -- вторгся в Африку; в короткое время освободил Сиракузы от осады
и
довел карфагенян до крайности, так что они были вынуждены заключить с
ним
договор, по которому ограничивались владениями в Африке и уступали Агафоклу
Сицилию.
Вдумавшись, мы не найдем в жизни Агафокла ничего или почти ничего, что
бы досталось ему милостью судьбы, ибо, как уже говорилось, он достиг власти
не чьим-либо покровительством, но службой в войске, сопряженной с множеством
опасностей и невзгод, и удержал власть смелыми действиями, проявив
решительность и отвагу. Однако же нельзя назвать и доблестью убийство
сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем
этим
можно стяжать власть, но не славу. Так что, если судить о нем по той
доблести, с какой он шел навстречу опасности, по той силе духа, с какой
он
переносил невзгоды, то едва ли он уступит любому прославленному
военачальнику, но, памятуя его жестокость и бесчеловечность и все
совершенные им преступления, мы не можем приравнять его к величайшим людям.
Следовательно, нельзя приписать ни милости судьбы, ни доблести то, что
было
добыто без того и другого.
Уже в наше время, при папе Александре, произошел другой случай.
Оливеротто из Фермо, в младенчестве осиротевший, вырос в доме дяди с
материнской стороны по имени Джованни Фольяни; еще в юных летах он вступил
в
военную службу под начало Паоло Вителли с тем, чтобы, освоившись с военной
наукой, занять почетное место в войске. По смерти Паоло он перешел под
начало брата его Вителлоццо и весьма скоро, как человек сообразительный,
сильный и храбрый, стал первым лицом в войске. Однако, полагая унизительным
подчиняться другим, он задумал овладеть Фермо -- с благословения Вителли
и
при пособничестве нескольких сограждан, которым рабство отечества было
милее
свободы. В письме к Джованни Фольяни он объявил, что желал бы после
многолетнего отсутствия навестить дядю и родные места, а заодно определить
размеры наследства; что в трудах своих он не помышляет ни о чем, кроме
славы, и, желая доказать согражданам, что не впустую растратил время,
испрашивает позволения въехать с почетом -- со свитой из ста всадников,
его
друзей и слуг,-- пусть, мол, жители Фермо тоже не откажут ему в почетном
приеме, что было бы лестно не только ему, но и дяде его, заменившем ему
отца. Джованни Фольяни исполнил все, как просил племянник, и позаботился
о
том, чтобы горожане встретили его с почестями. Тот, поселившись в свободном
доме, выждал несколько дней, пока закончатся приготовления к задуманному
злодейству, и устроил торжественный пир, на который пригласил Джованни
Фольяни и всех именитых людей Фермо. После того, как покончили с угощениями
и с принятыми в таких случаях увеселениями, Оливеротто с умыслом повел
опасные речи о предприятиях и величии папы Александра и сына его Чезаре.
Джованни и другие стали ему отвечать, он вдруг поднялся и, заявив, что
подобные разговоры лучше продолжать в укромном месте, удалился внутрь
покоев, куда за ним последовал дядя и другие именитые гости. Не успели
они,
однако, сесть, как из засады выскочили солдаты и перебили всех, кто там
находился. После этой резни Оливеротто верхом помчался через город и осадил
во дворце высший магистрат; тот из страха повиновался и учредил новое
правление, а Оливеротто провозгласил властителем города.
Истребив тех, кто по недовольству мог ему навредить, Оливеротто укрепил
свою власть новым военным и гражданским устройством и с той поры не только
пребывал в безопасности внутри Фермо но и стал грозой всех соседей. Выбить
его из города было бы так же трудно, как Агафокла, если бы его не перехитрил
Чезаре Борджа, который в Синигалии, как уже рассказывалось, заманил в
ловушку главарей Орсини и Вителли; Оливеротто приехал туда вместе с
Виттелоццо, своим наставником в доблести и в злодействах, и там вместе
с ним
был удушен, что произошло через год после описанного отцеубийства.
Кого-то могло бы озадачить, почему Агафоклу и ему подобным удавалось,
проложив себе путь жестокостью и предательством, долго и благополучно
жить в
своем отечестве, защищать себя от внешних врагов и не стать жертвой заговора
со стороны сограждан, тогда как многим другим не удавалось сохранить власть
жестокостью даже в мирное, а не то что в смутное военное время. Думаю,
дело
в том, что жестокость жестокости рознь. Жестокость применена хорошо в
тех
случаях -- если позволительно дурное называть хорошим,-- когда ее проявляют
сразу и по соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по возможности
обращают на благо подданных; и плохо применена в тех случаях, когда поначалу
расправы совершаются редко, но со временем учащаются, а не становятся
реже.
Действуя первым способом, можно, подобно Агафоклу, с божьей и людской
помощью удержать власть; действуя вторым -- невозможно.
Отсюда следует, что тот, кто овладевает государством, должен
предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не возобновлять
изо
дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая
им
добро, постепенно завоевать их расположение. Кто поступит иначе, из робости
или по дурному умыслу, тот никогда уже не вложит меч в ножны и никогда
не
сможет опереться на своих подданных, не знающих покоя от новых и
непрестанных обид. Так что обиды нужно наносить разом: чем меньше их
распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать
мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше. Самое же главное для
государя -- вести себя с подданными так, чтобы никакое событие -- ни дурное,
ни хорошее -- не заставляло его изменить своего обращения с ними, так
как,
случись тяжелое время, зло делать поздно, а добро бесполезно, ибо его
сочтут
вынужденным и не воздадут за него благодарностью.
|
реферат
CAP.x4
