Худший враг/Лучший друг
Получается, что мир чудесного совсем не то же, что чудеса в нашем мире.
Чудо нарушает законы;
мир чудесного живет по своим законам, в целом гораздо более простым и
понятным, чем так
называемый реальный мир. Грубой ошибкой было бы рассматривать описанное
в «Звездных
войнах» или «Гарри Поттере» как метафору: дескать, под видом Хогвартса
описывается обычная
школа, а под видом Совета джедаев, решающего, принимать или не принимать
в ученики юного
Анакина, видимо, приемная комиссия университета. Хогвартс - это гораздо
лучше, чем обычная
школа, потому что учат там простым и понятным вещам (смешивать зелья и
снадобья, защищаться
от нечисти, летать и т.д.), которые пригодятся не когда-нибудь в будущем,
а сейчас. И Анакина
берут в ученики не по блату и не «по мнению» даже, а по химическому составу
крови (вот она,
еще одна фундаментальная основа политкорректности: какая разница, черный
ты, белый или
зеленый, если у тебя в крови чего-то в десять раз больше нормы; но это
опять же могло бы быть не
так, если бы не война).
Но ведь и чудо в нашем мире нарушает не все законы; хорошие же чудеса
нарушают законы лишь
неприятные или скучные. Потом, нарушая законы известные, оно свидетельствует
о
существовании иных, возможно, лучших и более понятных - недаром сатирики
так любят
заставлять героев объяснять законы нашего мира разумным лошадям (Свифт)
или
всегалактическому конгрессу мыслящих существ (Лем) - задача не из легких
и, пожалуй,
обреченная на провал.
Чудо - это то, что делает жизнь проще. Она слишком сложна - может быть
потому, что мы устаем
жить. Она слишком скучна и слишком страшна - может быть потому, что мы
устаем ее понимать.
Мы продолжаем узнавать о ней из вторых рук - и боимся ее, как гоголевский
Поприщин. И вот
нам уже строят фабрику, чтобы делать на ней луну.
Осталось дать оценку ситуации, в которой мы оказались. Но оценка эта
в очередной раз напрямую
зависит от мировоззрения оценивающего, а автор - в соответствии с принципами
политкорректности - считает себя не вправе навязывать кому бы то ни было
свое собственное; да
и не так уж он тверд в нем, чтобы его нельзя было сбить. Поэтому концовка
будет
плюралистичной.
Можно сказать, что мы в очередной раз ощутили себя первобытными дикарями,
дрожащими от
своего бессилия перед природой (нашей собственной в первую очередь), и
призвали себе на
помощь единственного доступного нам союзника - шаманов и духов, порожденных
нашим
растревоженным воображением. Можно - что мы в очередной раз вспомнили,
что мир рукотворен,
а его главные законы достаточно просты и понятны. Что мы перестали верить
в науку, в природу,
в себя, и это ужасно, это примета конца - или что это очень хорошо и разумно:
верить в науку
нельзя (она не для этого), верить в природу смешно (чего в нее верить,
она и так есть), верить в
себя... Честертон думал, что в себя верят лишь сумасшедшие. Лучше уж верить
в Гэндальфа
Серого, Йоду и декана Дамблдора; лучше уж верить в машину, делающую землю:
в земле, из
земли, снова и снова, все лучше и лучше, все проще и проще, заново, даром,
для всех. |