 |
→ |
"О" | ©
Станислав Фурта
У отца задёргалось веко, но он ответил совершенно бесстрастно:
- Разумеется.
- А вчера арестовали П. Для тебя это плохие новости, - мать снова взяла
вилку и принялась разминать котлету.
Отец, не отрывая глаз от тарелки, бодрым голосом произнёс.
- Конечно, хорошего мало. Одна отрада, что С-зон с У-ко уже тоже сидят.
Мать посмотрела на отца с едва заметной издёвкой.
Спустя несколько дней, вернувшись из школы, я увидел, что дверь в отцовский
кабинет приоткрыта. Уходя на службу, отец обычно плотно закрывал её за
собой. Значит, он был дома. Бросив привычное:
- Здравствуй, папа, - я отправился в ванную мыть руки.
Казалось, отец не слышал моего приветствия. В кабинете было тихо. Я заглянул
вовнутрь. Отец действительно был дома. На письменном столе стояла пустая
рамка, где когда-то находилась фотография его жены, моей матери. Сама
фотография была порвана на кусочки, валявшиеся по всему полу. На оконном
стекле красовалось слово "СУКА", выведенное материной губной
помадой. Отец, одетый в тот самый парусиновый костюм и кремовые в дырочку
ботинки, как и тогда, когда мы в первый раз ездили с ним в тир, развалясь
сидел на диване. Лицо его было спокойно. У ног стояла опорожнённая бутылка
из-под вина. Того самого, которое любил ОН. В правой руке отец сжимал
револьвер. Он склонил голову на левое плечо, отчего кровь из маленькой
дырочки на правом виске стекала по щеке на шею и заливала воротник белой
сорочки и сползший на сторону чёрный в полоску галстук.
Несколько минут я стоял, как вкопанный, не в силах двинуться с места.
Первое, что пришло мне в голову, это мысль о ТОМ пистолете. Осторожно,
так чтобы тело отца не завалилось набок, я приподнял правую брючину. Пистолет
был там. Отстегнув ремешок с миниатюрной кобурой, я сунул всё это себе
в портфель. Потом я положил туда же пустую рамку и обрывки фотографии
матери. По идее нужно было также стереть надпись на стекле, но я подумал,
что меня могут случайно увидеть с улицы. В конце концов, слово "СУКА"
могло относиться к кому угодно. Теперь мне предстояло решить, как поступить
дальше. Ключ от школьного подвала был у меня в кармане, и я мог бы избавиться
от находившихся в моём портфеле опасных предметов. Но что-то подсказывало
мне, что сейчас это делать рискованно.
Не закрывая входную дверь, я слетел вниз по лестнице. Выбежав из подъезда,
я закричал что есть мочи:
- Помогите! Помогите! Милиция!
Портфель стоял у меня между ног. Левой рукой я закрывал себе ухо, чтобы
по крайней мере наполовину заглушить звук своих воплей.
Через некоторое время квартира наводнилась людьми в белых халатах, людьми
в белых гимнастёрках с красными петлицами и людьми в гимнастёрках цвета
хаки с синими петлицами. Вызвали мать. Я сидел на табурете в коридоре,
прижав к груди злополучный портфель. Мать стояла позади меня, положив
мне руки на плечи. Я чувствовал мелкую противную дрожь и никак не мог
понять, то ли я сам дрожу всем телом, то ли это дрожат руки матери. Когда
санитары пронесли мимо нас на носилках тело отца, из-под простыни вывалилась
кисть его руки и оказалась прямо перед моими глазами. Между большим и
указательным пальцами у него была татуировка, на которую я раньше почему-то
не обращал внимания. Там было выколото всего одно слово: "Любовь".
Не знаю, что это слово для него значило. Наверное, имя какой-то женщины.
Его жену, мою мать, звали по-другому.
Потом в квартире остались только люди в гимнастёрках цвета хаки и начали
методично переворачивать всё вверх дном. Я по-прежнему не сходил со своего
табурета. Один из них, невысокий, крепко сбитый, с синюшными щеками, подошёл
ко мне:
- Ты чего, иудино отродье, в свой портфель вцепился?
Дрожь усилилась настолько, что я почувствовал, как трясётся моя голова.
Тогда другой, длинный, худой, в круглых очках и с брезгливо оттопыренной
нижней губой одёрнул его:
- Оставь его в покое. Видишь, парень не в себе.
Ушли они ближе к полуночи, забрав какие-то бумаги отца. Мать молча принялась
убираться в квартире. Мне было любопытно, заметила ли она, что в кабинете
отца отсутствует её фотография. Но мать не произнесла ни слова, а я не
стал спрашивать. Спустя некоторое время я сказал ей, что не могу больше
находиться дома. Она разрешила мне выйти погулять, не выказав ни малейшего
удивления, что я иду на улицу с портфелем. Рамку и обрывки материной фотографии
я выбросил в мусорный бак, потом пробрался на ощупь в школьный подвал
и спрятал пистолет отца в тайнике.
Следующим вечером я снова пришёл к тайнику, выяснил, что в обойме оставалось
пять патронов, разобрал пистолет, смазал все детали, затем снова собрал
и обернул промасленной фланелькой.
…Уже утро. Я чувствую себя совсем обессиленным. Я вынужден прервать
свои записки. Я должен погулять с собакой, позавтракать и лечь спать.
Но я обязательно вернусь к ним вечером. Обязательно. Я знаю, что у меня
остаётся очень мало времени.
Спустя пару недель в нашей квартире появился новый обитатель. Его фамилия
была А-ян. Как и мой отец, он носил гимнастёрку цвета хаки с синими петлицами
и галифе, заправленные в начищенные до блеска сапоги. Он был чёрен, толст
и низок ростом. Посреди круглого лица рос крючковатый нос, так не соответствовавший
его облику ушедшего от бабушки и дедушки колобка. По утрам он, что-то
напевая себе под нос на непонятном мне языке, шёл в сортир в майке, которая
мне всегда казалась несвежей, и в неизменных галифе, поддерживаемых широкими
подтяжками. А-ян любил леденцы-монпансье. Он носил их в кармане, в скомканном
носовом платке. Он частенько угощал меня. Я вежливо благодарил его, ссыпал
их в свой карман, а потом выбрасывал в урну. С тех пор я не ем леденцов.
По ночам из бывшей спальни моих родителей, где теперь вместо отца с матерью
спал А-ян, доносились материны крики, похожие на вопли Вальки, когда я,
делая с ней ЭТО, грезил, как тру мочалкой между ног Т.
На смену тёплому сентябрю пришёл октябрь с холодными муторными дождями.
В школе меня всегда-то сторонились, а после смерти отца от меня стали
шарахаться, как от зачумлённого. Я, наконец, сообразил, что теперь, когда
отца нет, я смогу снова навещать Вальку. Я постучался в её дверь в одну
из пятниц. Она не открыла. Я решил, что у неё кто-то из клиентов, и ушёл.
Она не отозвалась и на следующую неделю, и ещё через неделю. Тогда я решил
нарушить нашу договорённость и пришёл в субботу. Мне открыла высохшая
женщина в бигуди. Я немного замялся, но подумав, что скрываться мне больше
не перед кем, спросил:
- Простите, Виолетта здесь живёт?
Ничего не ответив, женщина захлопнула дверь перед моим носом.
У подъезда стояла старушка в пуховом платке и лузгала семечки. Я решил
справиться у неё.
- Извините, тут когда-то жила женщина, которую звали Виолетта. Как её
найти?
Старушка выпучила глаза и три раза перекрестилась.
- Валька?! Ой, помоги ей, Господи. Забрали, забрали шалавую. Кинули ночью
в воронок и у-у… Вот уж пару месяцев как… Да я тебя, кажись, тут уже видела,
малый. Ты кем ей будешь-то?
- Я её незаконнорожденный сын.
Не знаю, почему я так ответил. Я шёл, пиная ногами мокрые жёлтые листья,
и думал о том, что по крайней мере в одном хотел бы походить на отца.
Он всегда сдерживал свои обещания.
По ночам, прислушиваясь к крикам матери, извивавшейся под покрытым чёрным
курчавым волосом телом А-яна, я представлял себе голую Т., сидящую в оцинкованном
корыте и делал ЭТО сам с собой. А утром я выходил на свой наблюдательный
пост к окну и ждал, когда Т. выйдет из подъезда с собакой.
Перед Новым Годом в газете появилась статья, в которой сообщалось, что
состоялся суд над группой заговорщиков, проникших в органы госбезопасности
и работавших сразу на несколько иностранных разведок. Все они безоговорочно
признали свою вину. В списке шпионов стояли среди прочих фамилии В. и
П., а также С-зона и У-ко. Кое-кто, в том числе и мой отец, успели покончить
с собой, испугавшись справедливого возмездия. Возглавляли заговор Г. и
К., занимавшие перед разоблачением крупные посты. В тот день, когда была
опубликована статья, первым уроком была история. Ко мне подошла учительница,
строгая и точная в движениях, как стрелки часов, и прошептала мне на ухо:
- Ты понимаешь, что тебе придётся кое-что сказать?
Конечно, я всё понимал. Я вышел к доске и перед притихшим классом произнёс:
- Мой отец оказался врагом народа. Он оказался презренным врагом нашей
великой Родины. Как это мне ни тяжело, я должен отречься от него. Мне
стыдно, что у меня был такой отец. Я не желаю иметь с ним ничего общего.
Дальше урок пошёл своим чередом.
Я подумал, что нам с матерью придётся теперь выехать из нашей квартиры,
а может быть, и вовсе покинуть город. Я готовил себя к тому, что больше
никогда не увижу Т. С другой стороны, я был рад этому, потому что переезд
навсегда избавил бы меня от А-яна и его леденцов. Но нас не тронули. Получалось
так, что А-ян охранял наш покой.
На следующий год органы возглавил нарком в пенсне. Говорят, в ту пору
люди начали шушукаться, произнося вполголоса незнакомое до сих пор слово
"реабилитация". Да только я знаю об этом лишь понаслышке. Друзей
и даже знакомых, с которыми я мог бы хоть что-то обсудить, и тогда, и
после у меня почти не было. В один прекрасный день мы все втроём ужинали
на кухне. Вдруг мать перестала есть и с испугом обратилась к А-яну.
- Забрали Д. Ты понимаешь, что это очень плохие новости?
В ответ он завопил с диким акцентом:
- Панымаю, чорт возьми, я всё прэкрасно панымаю, - и швырнул тяжёлую стальную
ложку в тарелку с борщом.
Мы с матерью отирали с лица брызги. Тарелка раскололась на две половинки,
и красноватая жижа полилась на скатерть, а с неё на галифе А-яна.
|
1
2
3
4
↑
5
↓
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18 |
