 |
→ |
КТО ТАМ ИДЁТ? | ©
Станислав Фурта
- Благодарю вас, батюшка, молитесь за меня…
- Ну что-с, полегчало? – подал голос незнакомец, когда отец Пётр скрылся
за дверью, - В-общем, должен признать, что держался ты неплохо, на мой
вкус многовато патетики, но образ кающегося грешника вылеплен рельефно.
Браво! Это одно из лучших твоих произведений. Жаль только, что нигде не
напечатают.
- Прекрати паясничать!
- Почему это прекрати? Я только начал… Сейчас веселиться будем. Слушай:
акт тринадцатый, сцена шестьсот шестьдесят шестая. Явление главных действующих
лиц нашей тр-р-рагедии! Апплодисменты!
…В кабинет вбежала Натали. Рухнула на колени перед диваном и, уткнувши
и без того мокрое лицо в его руку, зарыдала.
- Прости, прости меня, Сашенька…Са-а-ашенька-а-а…
«Только русские женщины умеют так голосить», - с горькой усмешкой подумал
Пушкин.
- Не казни себя, ангел мой, ты ни в чём не виновата. Ну, вытри слёзы,
всё в конце концов будет хорошо… Дай мне платок, я тебе помогу.
Как он любил эти глаза, крупные влажные цвета тёмного мёду глаза. Он вспомнил
платье от m-me Sichler, в котором Натали танцевала на ТОМ балу, как удивительно
шло оно к её глазам. Он взял жену за подбородок и повернул к себе её опухшее
лицо. Сначала он решил, что бредит… Глаза Натали наливались кровью… «Да
это поди от слёз…» – подумал Пушкин. Но белки продолжали краснеть, потом
изменился цвет радужной оболочки, став мутновато-жёлтым… Форма зрачков
изменилась в одно мгновение, Пушкин как будто услышал лёгкий щелчок, и
посередине жёлтых кругов возникли чёрные вертикальные прорези. «Боже мой!
Так это она… Она и он – это одно и то же? Так значит, Наталья все эти
два года упорно вела меня к смерти?»
- Совершенно точно, mon chere , как это ни прискорбно для тебя звучит,
увы, именно так всё и было. Ведь тебя предупреждали, предупреждали неоднократно…
Ты ведь мадам Кирхгоф на всю жизнь запомнил. И что? За последний год три
раза пытался нарваться на пулю… Чем тебе не угодили Хлюстин с Соллогубом
или князь Репнин? Захотелось оторваться от забот мирских и стать поближе
к Богу? Это ты Ему рассказывай, как ты это только что исполнил. Три раза
пронесло – на четвёртый всё сошло. Предсказание судьбы, друг мой, не есть
жёсткая программа, это лишь основной контур, так сказать, а для тебя,
дурачок, было пре-ду-преж-де-ние. Понял? Ничего ты не понял! Дёргаться
много начал. Сидел бы себе тихо в Михайловском, толстопятых девок тискал,
так нет, общество ему подавай, анемию себе выдумал, сукин сын, за границу
решил удрать. А помнишь, как в декабре 25-го тебя спасли? Как заяц дорогу
перебежал? Истину говорю – висел бы за компанию с другом своим Кондратием.
Старый Царь помер – новый тебя простил, так ты ж всё равно не успокоился.
В-общем, к концу двадцатых ты там наверху порядком всем надоел, и тебе
подсунули Наталью, то есть меня, то есть нас… Чтобы, как говорят в русском
народе, жизнь мёдом не казалась. Ведь всё понимал, чудак! Всё понимал,
мозгами-то ведь не обижен. Ведь плакал же перед женитьбой! Любу-цыганку
помнишь? Помнишь, как у неё обливался горючими слезами? Но тебе кинули
червячка, а ты его «Ам!» Забавно иметь дело с вами, с людьми… Как на рыбалке…
Представь себе, что поверхность воды – это раздел двух миров, вашего и
нашего. Мы – рыбаки, вы – рыба. И вами, и нами движет голод. И мы сидим
по разные стороны водной глади, и прекрасно знаем, что сейчас произойдёт.
Ведь вокруг в пруду этом вашем еды-то навалом. Корешки, тинка, букашечки
там всякие водяные… Так нет! Он цапнет именно тот кусок, который у меня
на крючке. Ну почему, почему у вас всё устроено с таким беспросветным
идиотизмом? Мы, там наверху тоже испытываем голод… По вам… И знаешь почему?
В природе необходимо рав-но-ве-си-е. Для его сохранения надо породу вашу
периодически прореживать безвременными кончинами. Понял? Да оставь тебя
в живых, и забери мы вместо тебя бедолагу Дантеса, что бы ты ещё мог натворить!
«Историю Петра Великого» написать ты хотел? Чёрта с два ты что-нибудь
написал бы. Ведь какая муть поднялась вокруг тебя в последние годы! Пожаловали
тебе камер-юнкерский мундир, радуйся! А не получается радоваться, молчи
в тряпочку! Не манкируй в открытую придворными обязанностями и только-то.
Цензура его замучала… А ты не пиши, чего ей, цензуре, не нравится. Господин
Никитенко, между прочим, весьма неглупый человек, с ним можно было бы
и взаправду подружиться. Но мы же гордые! Граф Бенкендорф, Александр Христофорович,
житья не давал. А ты бы к нему с визитом, и не с дрожащими губами, да
с обидою, а с милой светской беседою. Глядишь, перестал бы донимать. Ты
нарушил почти все правила игры, которые мог. Почти все… Бабьё на тебе
повисло, фрейлины Гончаровы? А ты бы не вешал их на себя! Мне, то есть
Наталье, то есть нам хотел угодить, так ешь же… Ешь! Но ты врёшь, что
тебе их в дом навязали… К Александре-то Николавне у тебя были очень нежные
чувства. Или болтают люди? Денег нету? Всё балы съедают? А ты пореже,
пореже по балам-то ездил бы. Наталья-то Николавна, то есть мы с нею перед
Дантесом Георгием хвост распушали, а ты нам бы кулаком да в рожу! Как
на Руси водится. А то ещё лучше, как дед твой, Лев Александрович, поступил
со своей первой женой и с её вздыхателем. Али не хотелось? Врёшь, себе
врёшь! Ещё как хотелось. Мешало-то что? Любовь? Да нет, думал, что свет
скажет! А ведь свет – мерзкая кучка грязи, не так ли? Замечательное выражение,
очень мне нравится. Зачем же ты тогда светскую жизнь вёл? А то стесняешься
раут какой пропустить, а посланнику голландской короны оскорбительные
сверх всякой меры письма пишешь. Уж соблюдать правила, так все, нарушать,
так тоже все. А ты, путешествуя из Петербурга в Москву, застрял, голубчик,
ни где нибудь, а в Бологом. А там, как знаешь, одна вонь да болота… Запутался
ты, Александр Сергеевич, запутался. А ведь даже в такой компании, как
мы с Натальей Николаевной, мог бы в живых остаться… Ей-ей мог бы… Мне
это оттуда говорили. Трудно было бы, но мог… В свете, который ты так презираешь,
но играешь по его правилам, между прочим, тебя осуждают, считают, что
причиной дуэли стала твоя безумная ревность, а наш флирт с господином
Дантесом не выходил за рамки приличного. Вот так… Ну ладно, разозлил ты
меня напоследок речами своими богоугодными… Да и, как я уже упоминал,
в наших отношениях есть кое-что личное, выходящее за пределы этой истории,
нечто космическое, так сказать. Фу…Отдышаться надо. Ну как, милейший,
не пропало ещё желание умереть христианином?
Натали снова опустила голову и зарыдала. Плечи её вздрагивали. Пушкин
ласково гладил жену по голове.
- Как же так, Ташенька, как же так? – он почти никогда не называл её этим
именем, как звали её в минуты хрупкого мира в доме Гончаровых, откуда
он взял её пугливой несмышлёной девочкой.
- Пойди, пойди сейчас от меня, слышишь? Я хочу один остаться.
… Она стояла на коленях перед закрытой дверью. Там за этими закрытыми
дверьми умирал её муж. И она понимала, что виновата в его мучениях. Прижимая
к груди икону Великомученика Пантелеймона, она истово молилась:
- О, Премилосердный Боже, Отче, Сыне и Святый Душе… Призри благоутробно
на раба Твоего Александра, болезнию одержимого…
Она не знала, за кого она больше молится, за Александра ли, или за себя,
но, видит Бог, она не хотела его смерти.
- …Отпусти ему вся согрешения его…
И снова она не могла сказать, чьи грехи она более замаливала, мужа или
свои.
- …Возврати ему здравие и силы телесныя; подай ему долгоденственное и
благоденственное житьё, чтобы он вместе со мной, рабой Божьей Натальей
и детьми нашими Марией, Александром, Григорием и Натальей приносил благодарные
мольбы Тебе, Всещедрому Богу и Создателю Моему.
«Не умирай, Сашенька, не умирай, голубчик», - причитала она про себя.
- …Все Святые и Ангелы Господни, молите Бога о больном рабе Его Александре.
Аминь.
Пушкин словно бы провалился куда-то. Он долго летел вниз по темной сырой
трубе, и когда она кончилась, он в первое мгновение зажмурился от яркого
света. Он оказался на балу. В том платье тёмного мёду от m-me Sichler
Натали была обворожительна. Она танцевала вальс с Дантесом. Они разговаривали
о чём-то по-французки. Пушкин вдруг осознал, что не понимает ни слова.
«Странно… Я всегда неплохо знал французкий язык. Почему бы им не говорить
по-русски, чтобы я наверняка понял? Ах, ну да, этот болван по-русски не
разумеет» Пушкин закружился в одиночку вслед за ними, пытаясь разобрать,
о чём они говорят. Потом он заметил, что все остальные кружащиеся пары
пристально смотрят на них. Вдобавок он увидел Геккерна. Тот, судя по всему,
был хозяином бала и сидел на небольшом возвышении в массивном, похожем
на трон кресле. Геккерн также смотрел на Натали и Дантеса и, удовлетворённо
улыбаясь, негромко хлопал в ладоши в такт музыке. Ситуация становилась
неприличной. Пушкин было взял Натали за руку, чтобы разъединить их, но
Дантес посмотрел на него с высоты своего роста и сказал: «Кыш!» Пушкин
начал съёживаться и превратился в маленького кудрявого чёрного пёсика.
Он шнырял, жалобно повизгивая, между ног танцующих, но на него ровным
счётом никто не обращал внимания. Тогда он подскочил к креслу, в котором
сидел Геккерн, и задрал лапку… Перестав хлопать в ладоши, Геккерн оторопело
смотрел на мокрую штанину. Музыка стихла. Танцующие застыли в удивлении
и выжидательно поглядывали то на Геккерна, то на него, Пушкина. Дантес
продолжал обнимать Натали. Тогда Пушкин подскочил к нему и что есть мочи
вцепился в лодыжку. Дантес взвыл и лягнулся, пытаясь сбросить его, Пушкина.
Он не удержался и отлетел в другой конец залы, больно ударившись о колонну.
«На живодёрню поганца!» – громко приказал Геккерн, и гости бала ринулись
его ловить. Он попытался прошмыгнуть между их ногами, но кто-то цепкой
рукой схватил его за загривок. Он очнулся на покрытом накрахмаленной простынёй
столе. Его держали так крепко, что он не мог пошевелиться. «Необходима
операция», - услышал он чей-то незнакомый голос. И тут он увидел Натали.
Она была одета в белый балахон и смотрела на него неподвижным взглядом
желтых с красноватыми белками глаз. В маленькой ручке она сжимала хирургический
нож. «Слышите, доктор, необходима операция», - снова повторил голос. Тогда
Натали размахнулась и всадила нож по самую рукоятку в его розовое брюшко.
Когда он открыл глаза, то в тусклом свете керосиновой лампы увидел склонившуюся
над ним фигуру в белом хирургическом балахоне.
- Кто вы?
- Я Даль, Владимир Иванович Даль, вы помните меня? Я же врач, я пришёл
помочь вам.
- А… Это ты… Здравствуй. Я рад тебе, но лучше бы при других обстоятельствах.
- Вы никогда не звали меня на ты прежде, Александр Сергеевич.
- А теперь буду. И ты меня на ты зови. Договорились, Владимир Иванович?
|
1
2
3
4
5
↑
6
↓
7
8
9
10 |
