 |
→ |
КТО ТАМ ИДЁТ? | ©
Станислав Фурта
- Хорошо, Пушкин.
- Должно быть ночь сейчас?
- Да, Александр Сергеевич, ночь.
- Не хочется этой ночью умирать.
- Мы все надеемся, не отчаивайся и ты.
- Нет, Даль, мне здесь не житьё. Я умру, да, видно, уж так и надо.
Пушкин вновь почувствовал острую боль в животе, как будто кто-то внутри
провернул увиденный им во сне нож. На мгновение он снова ощутил себя распластаным
на том столе. Но вокруг уже никого не было, его маленькое изрезанное мохнатое
тело истекало кровью на накрахмаленную простыню. Он тихо застонал сквозь
стиснутые зубы. Даль наклонился к нему.
- Не стыдись своей боли, стонай, тебе легче будет.
- Да, нет, не стоит. Жена услышит, прибежит. Не хочу. И смешно, чтоб этот
вздор меня пересилил. Не хочу.
Пушкин замолчал… Тут он заметил, что они в комнате не одни. У стола спиной
к нему стоял мужчина, скрестив руки на груди. В неярком освещении он казался
совсем чёрным. Пушкину почудилось, что мужчина склонился над стоящем на
столе свечным огарком.
- Кто это с тобой?
- Это друг твой, князь Пётр Андреевич… Вяземский.
- Вяземский, не гаси свечку. Пусть себе пока горит. Всё посветлее будет.
- Да что ты, Пушкин, я и не собирался.
Вдруг из-за дверей послышался шум и возня. Вяземский сразу направился
туда.
- Что там?
- Ничего, лежи, ничего страшного.
Раздался звон разбитого стекла и явственно различимая брань. Вяземский
решительно вышел за дверь. Через некоторое время шум прекратился, и Вяземский
вернулся в кабинет.
- Что там? – ещё раз настойчиво спросил Пушкин.
- Я же сказал тебе, что ничего особенного.
- Пётр Анреевич, я требую, чтобы ты мне всё сказал.
Вяземский помялся.
- Там за окном полно народу. Пол-Петербурга собралось – костры жгут. В
квартиру ворвалась шайка подвыпивших студентов. Но ты не беспокойся, мы
их выпроводили.
- Боже правый, что им здесь нужно?
- Они пытались оскорбить Наталью Николаевну… Прости, Александр Сергеевич,
зря я тебе об этом сказал…
Пушкин откинулся на подушках.
- Господи, какая тоска… Сердце изнывает… Владимир Иваныч, повороти меня
на бок.
Как только Даль подхватил Пушкина под мышки и начал осторожно поворачивать,
Пушкин снова застонал.
- Ну вот, хорошо, хватит… Вот и прекрасно… Теперь очень хорошо… Не надо
больше… Друзья, позовите Ивана… - Пушкин натужно сглотнул, - Спасского
Ивана Тимофеевича и оставьте нас одних.
Через минуту Спасский сидел у его постели.
- Ну что, как самочувствие, Александр Сергеевич, чего не спите?
- Дел много…
- Это каких же дел-то посреди ночи?
- Да вот, умираю…
- Перестаньте, Александр Сергеевич, всё ещё, может, и обойдётся. Вы вон
уже шутите.
На последние слова Спасского Пушкин не обратил никакого внимания.
- Иван Тимофеевич, подойдите… Подойдите, пожалуйста к моему бюро. Теперь
выдвиньте вот этот ящичек. Да, второй… Второй справа… Там поверх всех
бумаг лежит сложенный вчетверо листок. Покажите… Можно оттуда – я узнаю…
А теперь сожгите его.
Сняв стекло с лампы, Спасский поднёс листок к горящему фитилю. В кабинете
вдруг стало светлее. Языки пламени осветили лицо Пушкина, по впалым щекам
забегали тени. Спасский заметил, что глаза его выпучены. Пушкин глубоко
и тяжело вздохнул и как-то сразу обмяк. Веки его закрылись.
Ну вот… Отлегло… И хорошо… И славно… Спасибо.
В дверь просунулась голова Вяземского.
- Прошу прощения, горелым запахло.
Пушкин жестом попросил его войти.
- Пётр Андреевич, княгиня Вера здесь?
- Да, Пушкин, она подле супруги твоей. Наталья Николавна недавно уснула.
- Пусть войдёт ко мне, хорошо?
Княгиня Вера вошла резкой импульсивной походкой. Она и двигалась, как
жила, прямо, немного угловато. Жену друга Пушкин любил именно такой, ради
правды, или того, что она сама считала правдой, не щадящей ни себя, ни
других. Пушкин смотрел на неё с мольбой. Она всё поняла. Повернувшись
к Спасскому и мужу, она твёрдо произнесла:
- Выйдите.
Когда за ними закрылась дверь, Пушкин спросил:
- Как моя жена, Вера Фёдоровна?
- Ничего, заснула. Не беспокойся, с ней всё будет в порядке.
- Хорошо бы… Не осуждай её… Не стоит, право. Бессмысленно всё это. Ни
к чему.
Княгиня Вера молчала, сцепивши тонкие пальцы.
- Вера Фёдоровна, я попрошу тебя об одном одолжении. Вон в том шкафу за
книгами есть небольшой тайничок. Там бархатная коробочка, а в ней золотая
цепочка. Когда меня не станет, передай её Александре Николаевне, сестре
Натали. И не надо, чтобы об этом знали…
- Она не спит, ходит в столовой, скрестив руки, как привидение. Хочешь,
позову?
- Не надо, Вера Фёдоровна, не надо, никого больше не надо. Никиту разбуди,
если спит.
…Никита стоял перед ним, поёживаясь, нечёсанный, с посеревшими щеками.
Глаза его слезились.
- Не серчайте, барин, сморило, утро скоро уже.
- Да что ж тебе из-за меня не спать, а вдруг я неделю ещё проживу?
- Да живите, батюшка барин, долго живите, а мы уж не поспим.
- Всё бы ничего, Никита, да только тоска жить не даст. Не проживу я долго,
да и не хочу больше.
- На всё воля Божья, барин.
- Никита, знаешь ведь, где мои пистолеты лежат? Принеси сюда.
Никита опустил голову.
- Не могу, барин, не надо… не надо, родимый. Грех ведь какой…
- Делай, чего велят.
Никита вернулся с тяжёлым деревянным ящиком, положил его на диван и, пробормотав
«Прости, Господи», выбежал из кабинета.
Пушкин сунул ящик под одеяло. Проведя по его поверхности ладонью, он ощутил
мрачноватую шершавость предмета. Но в это мгновение он думал о хранящихся
там внутри пистолетах почти с нежностью. Он представил себе налитые кровью
глаза незнакомца. «Думал отравить мне последние дни или часы жизни, приятель?
Расчитывал, что я отправлюсь на тот свет, обливаясь горькими слезами из-за
того, что меня предали? Что я буду терпеливо ждать, когда сожрёт меня
изнутри эта безысходная тоска? Что я задохнусь в жарких подушках, проклиная
и тоску эту, и боль, и всю эту, как ты сказал, поднявшуюся вокруг меня
муть, и людей, облепивших мою жизнь в последние два года, как навозные
мухи, от которых можно избавиться только отправив их на тот свет или же
самому последовать туда? Это буду я? Я буду всего этого старательно дожидаться?
Ты же жил бок о бок со мной долгие годы, спал со мной в одной постели!
И ты на весь этот смрад надеялся? Да ты шутить изволишь, милейший! Ну
что замолчал? Где ты там?» Незнакомец не откликался.
Не пугай нас, милый друг, гроба близким новосельем…
Пушкин нащупал защёлку… Он любил красивое оружие. Пистолеты были старинными,
точного бою. Пушкин крепко сжал инкрустированную рукоять. Пистолет показался
ему страшно тяжёлым. «Ну сейчас… Ещё… Надо что-то напоследок вспомнить…
Что вспоминают напоследок? Что-то важное… Что важное? Что для меня сейчас
важно? Я что-то забыл… Я что-то очень важное забыл… Что-то, что находилось
рядом все эти годы, но я ходил мимо, я ходил вокруг да около… Да не о
том ли я говорил давеча на исповеди? Всё равно… Не могу больше… Так умирать
не хочу… Ведь они все говорят: «Господь милосерден». Он простит… Он всё
всем простит… Я всё искупил… Со всеми расплатился… Могу закрыть за собой
дверь…»
Скрипнула дверь. У его постели стоял Данзас. Данзас, ни слова не говоря,
вытянул вперёд руку. Пушкин молча откинул одеяло. Данзас положил пистолет
обратно в ящик, закрыл защёлку и убрал ящик в бюро.
- Не надо, - хмуро произнёс он.
- Ладно, не буду.
Что-то неуловимое произошло в этот момент в комнате. Воздух как будто
разрядился, стал прозрачнее и прохладнее, словно покинула комнату и свечная
гарь, и запах лекарств, и самый застоялый дух тяжёлой болезни. Будто посветлели
пляшущие тени на потолке и перестали казаться тёмными и страшными.
- Что это, Константин Карлович?
- О чём ты?
Пушкин наморщил лоб, словно раздумывая о чём-то, потом внезапно произнёс:
- Открой штору.
|
1
2
3
4
5
6
↑
7
↓
8
9
10 |
